Властитель огня - Страница 67

5.38 вечера. До Парижа – 35 миль.

– Когда мой отец женился на девушке из Сумайрийи, остатки жителей нашей деревни собрались в Айн аль-Хильве на свадебную церемонию. Было совсем как дома, только все вокруг было другое. Вместо рая нас окружали открытые помойки и лагерные домишки из шлакобетона. Моя мать родила отцу двоих сыновей. Каждый вечер он рассказывал им про Сумайрийю, чтобы они не забыли свой настоящий дом. Он рассказал им про аль-Накба – катастрофу и заронил в них мечту об аль-Авда – возвращении. Мои братья росли, чтобы стать борцами за Палестину. Другого выбора не было. Как только они выросли настолько, чтобы держать оружие, «Фатах» начал их тренировать.

– А ты?

– Я была последним ребенком. Я родилась в тысяча девятьсот семьдесят пятом году, как раз когда в Ливане начиналась гражданская война.

5.47 вечера. До Парижа – 25 миль.

– Мы никогда не думали, что они снова к нам явятся. Да, мы потеряли всё – наши дома, нашу деревню, нашу землю, – но по крайней мере мы чувствовали себя в безопасности в Айн аль-Хильве. Евреи никогда не придут в Ливан. Верно ведь?

5.52 вечера. До Парижа – 19 миль.

– Операция «Мир для Галилеи» – вот как они это назвали. Боже мой, даже Оруэлл не мог бы придумать лучшего названия. Четвертого июня тысяча девятьсот восемьдесят второго года израильтяне вторглись в Ливан, чтобы раз и навсегда покончить с Организацией освобождения Палестины. Всем нам это казалось таким знакомым. Вооруженная колонна израильтян двигалась по дороге вдоль берега на север, только на этот раз дорога вдоль берега шла в Ливане, а не в Палестине, и солдаты принадлежали к израильским силам обороны, а не к Хагане. Мы понимали, что будет худо. Айн аль-Хильве был известен как земля «Фатах», столица палестинской диаспоры. Восьмого июня началась битва за лагерь. Израильтяне послали своих парашютистов. Наши люди сражались как львы – от одного проулка до другого, от дома до дома, отбивались из мечетей и больниц. Если кто-то из бойцов пытался сдаться, его тут же убивали. Был дан приказ: в битве за Айн аль-Хильве будем сражаться до последнего человека.

Израильтяне изменили свою тактику. С помощью авиации и артиллерии они ровняли лагерь с землей – квартал за кварталом, сектор за сектором. Затем появлялись их парашютисты и истребляли наших бойцов. Через каждые два-три часа израильтяне устраивали передышку и требовали, чтобы мы сдались. И всякий раз получали один и тот же ответ: никогда. Так продолжалось целую неделю. В первый же день боев я потеряла одного из моих братьев, а другого брата – на четвертый день. В последний день сражения израильтяне приняли мою мать за бойца, когда она вылезала из-под обломков, и застрелили ее.

Когда бои наконец прекратились, Айн аль-Хильве стал пустырем. Евреи вторично превратили мой дом в развалины. Я потеряла братьев, потеряла мать. Ты спрашиваешь, почему я тут. Я тут из-за Сумайрийи и Айн аль-Хильве. Вот что сионизм значит для меня. Я должна сражаться – иного выбора нет.

– А что было после Айн аль-Хильве? Куда ты отправилась?

Женщина отрицательно покачала головой.

– Я достаточно тебе уже рассказала, – произнесла она. – Даже слишком много.

– Я хочу услышать и остальное.

– Веди машину, – сказала она. – Почти настало время встречи с твоей женой.

Габриэль взглянул на часы: 6 часов вечера. Оставалось 10 миль до Парижа.

Глава 25

Сен-Дени, Северный Париж

Амира Ассаф закрыла за собой дверь квартиры. Коридор – длинный серый туннель из цемента – был в полутьме, освещенный лишь то тут, то там мигающей флюоресцентной трубкой. Амира повезла кресло на колесиках к лифтам. Какая-то женщина – судя по акценту, марокканка – кричала на двоих маленьких детей. Дальше – трое африканских парней слушали американскую музыку по портативному стереоприемнику. «Вот и все, что осталось от Французской империи, – подумала она. – Несколько островов в Карибском море да склады в Сен-Дени, набитые людьми».

Она подошла к лифту и нажала на кнопку вызова, затем посмотрела вверх и увидела, что одна из кабинок идет к ней. «Слава Богу», – подумала она. Это была единственная часть пути, которая выпадала из-под ее контроля, – разболтанные старые лифты дома. Дважды за время подготовки ей пришлось спускаться двадцать три этажа пешком, потому что лифты не работали.

Звякнул звоночек, дверцы со скрипом открылись. Амира ввезла кресло в кабину, где можно было задохнуться от запаха мочи. Спускаясь вниз, она размышляла, почему бедняки писают в лифте. Когда дверцы отворились, она вытолкала кресло в вестибюль и перевела дух. Здесь было не намного лучше. Лишь очутившись на улице, на холодном свежем воздухе, она избавилась от запаха множества людей, живущих в тесноте.

В этом просторном четырехугольнике, окруженном четырьмя большими блоками домов, было что-то от деревенской площади Третьего мира – группки мужчин, разделенные по странам своего происхождения, болтали в прохладе сумерек; женщины несли пакеты из бакалеи; дети играли в футбол. Никто не обратил внимания на красивую молодую палестинку, толкавшую кресло на колесиках, в котором сидела фигура неопределенного пола и возраста.

Амире потребовалось ровно семь минут, чтобы дойти до станции метро «Сен-Дени». Это была большая станция – сочетание железнодорожной станции и метро, и в этот час из всех выходов на улицу выливались толпы. Амира вошла в зал продажи билетов и тотчас увидела двух полицейских – первый признак того, что объявлена тревога. Она следила за новостями и знала, что в метро и на железнодорожных станциях по всей стране ужесточена система безопасности. Но знали ли они про «Сен-Дени»? Искали ли они женщину-инвалида, похищенную предыдущей ночью из психиатрической больницы в Англии? Амира продолжала идти.